Над чем смеются французы?

Над чем и как смеются французы? Чем их юмор отличается от нашего? Так ли он тонок и искрометен, как зачастую нам кажется? Пишу, опираясь на опыт жизни в Париже и переводов французских комедий.

Прежде всего я провёл бы границу: между тонким, ироничным, язвительным, полным исторических и актуальных ассоциаций юмором людей образованных, который я назвал бы литературным (юмор писателей, журналистов и т.п.), и тем, что я назвал бы поп-юмор — тот, который можно услышать и на улице, и на театральной сцене, и на телевидении. Понятно, что последний преобладает. Поскольку я переводил «театр бульваров», то есть комедии для самой широкой публики, то больше буду говорить именно о втором.

Но прежде — как пример первого — хотел бы привести несколько очаровательных, на мой взгляд, «эйфоризмов» (от «эйфория» и «афоризм») современного французского автора Грегуара Лякруа:

«Верю, что смертен, но отнюдь не нуждаюсь в доказательствах».

«Говорят: чего хочет женщина, того хочет Бог... потому-то я и атеист».

«В выражении «вечная женственность» меня несколько смущает слово «вечная».

«Он далеко не дурак, но нередко это расстояние сокращается».

«Женщины не подозревают, что их самая опасная соперница — свобода».

«Мне скучно с теми, кто старше меня. К счастью, их становится всё меньше».

«Любовь — как джаз: не важно что, но важно как»...

Кстати, прекрасными образцами такого юмора мне кажутся остроты Саша Гитри.

Особенность французского юмора в целом — вездесущая игра слов. Как раз то, что труднее всего переводить. У того же Гитри или Лякруа или в «бульварных» комедиях на игре слов построено очень многое, и мне как переводчику последних приходилось очень туго.

Общее впечатление от таких французских комедий — как от игры в настольный теннис: персонажи перебрасываются репликами-шариками, и в принципе этого достаточно, чтобы зрители смеялись. Плюс буффонада, бурлеск, комедия положений. Персонажи картонные, режиссура минимальная, декорации экономные. Публика к таким спектаклям приучена поколениями. Поразительную разницу в профессионализме по сравнению с российскими постановками констатировал лично (Раффи Шарт «Мою жену зовут Морис», Марк Камолетти «Бестолочь», Жан Пуаре «Переполох в «Голубятне»).

Вообще французы в отличие от россиян гораздо легче и чаще смеются над тем, что «ниже пояса» (секс, дефекация и другие физиологические отправления). Об этом шутят и за столом, и на эстраде, и по телевидению (где, как и американцы, — а сейчас и мы — вам подсказывают наложенным смехом, когда пора смеяться). Возвращаясь к менталитету, отмечу, что у французов сексуальная лексика не табуирована, как в русском обиходе. У нас ведь она либо вульгарно-нецензурная, либо медицински-научная. У них же существуют нейтральные и даже ласково-уменьшительные слова, обозначающие мужские и женские гениталии и связанные с их функционированием действия. И, разумеется, всё это широко используется и на улице, и за столом, и в театре, что и создает огромные трудности адаптации для переводчика. То есть к непереводимой игре слов добавляется и это.

Конкретный пример — сошлюсь на свой последний перевод пьесы Сержа Сандора «Женское трио с приветом» («Gueules des Dames»). Начну с того, что автор, как и авторы других пьес, играет с именами персонажей. То есть дает такие, которые должны настраивать зрителя на игривую волну. Так, каждая из женщин в этой пьесе наделена фамилией, которую впрямую для русского зрителя перевести невозможно — либо не «работает», то есть не вызывает смех (Бородавка), либо не вызывает ассоциаций (Прыгун), либо слишком вульгарно (Яйца). Французам смешно, когда кого-то называют Бородавкой, нам — отнюдь, «прыгун» здесь легко ассоциируется с «прыгать» в смысле заниматься сексом, то есть намёк на лёгкое поведение носительницы такой фамилии. Третья фамилия в комментариях не нуждается.

Чтобы выйти из положения, мне пришлось придумывать далёкие от оригиналов фамилии, которые, во-первых, были бы похожи на французские, но уже «работали» на нашего зрителя и, во-вторых, звучали по-французски. Так появились Бетти Куй, Флоранс Мимет и Эльза Презерватти. Разумеется, все свои вставки я согласовывал с автором.

Для не знающих французский поясню, что слово «couilles» (мужские яички) звучит похоже на известное русское слово из трех букв. Кстати, в связи с этой фамилией Бетти, чтобы как-то компенсировать непереводимую игру слов, избежать употребления слова из трех букв, я придумал, что у Бетти был любовник, русский из казаков, который свой сексуальный инструмент называл Ванькой-Встанькой. Потом его же Бетти называет ударником.

Кстати, в пьесе персонажи упражняются в остроумии, придумывая каламбуры, абсолютно бессмысленные, но основанные на игре слов и смешении фрагментов поговорок. Разумеется, автор это делает, чтобы развлечь публику, как и в случае с игрой слов по ходу пьесы. Здесь тоже пришлось всё придумывать, чтобы насмешить российского зрителя. Тут главное — не скатываться к конкретным российским реалиям, а придумать что-то смешное, но «общечеловеческое» и в то же время актуальное для России. Любопытно, что, соглашаясь с такими каламбурами по-русски, как «Крепче нервы — у стервы!» или «Тому, кто раньше встаёт, только дура не даёт!» (пардон, но не мог отрываться от оригинала), автор, проявляя политкорректность, неохотно согласился с «Педерасты — новая каста!» (я же это оправдывал последующей репликой одной из героинь о том, что настоящие мужики перевелись.

Наконец, если говорить об этой пьесе, то здесь каждый персонаж поёт свою песенку — своеобразное рифмованное резюме характера и его проблем. К сожалению, тоже акцент здесь делается на игру слов или просто рифму. Пришлось сочинять что-то рифмованное и относительно близкое теме, ориентируясь на особенности персонажа.

Мне кажется, нельзя «вообще» переводить французскую обсценную лексику русскими матерными аналогами. Не только по причине табуированности последних, но и просто потому, что это сразу отрывает персонаж от географического (национального) контекста и зритель теряет ориентир — где всё это происходит? В этой связи меня шокировала «находка» московского режиссёра, который в одной переводной пьесе персонажа африканских корней заменяет на кавказца, называет «чернож...» и заставляет говорить с кавказским акцентом. Какова, интересно, была бы ваша реакция, если бы вы вдруг услышали француза, выдающего вам трех-

этажный русский мат?

Говоря о природе французского юмора, следует сказать, что отличие «высокого» и популярного, поп-юмора — довольно условное. Как везде, во Франции интеллектуалы охотно рассказывают анекдоты, в которых всё смешное — ниже пояса. В то же время оба этих слоя объединяет игра словами, двусмысленности, которые присущи французской лексике и узусу, почему очень многие французские анекдоты труднопереводимы.

Короче говоря, для французов важнее блестящая форма, именно острое слово, а для нас, как мне кажется, важнее сюжет, внутренняя драматургия, которые отражают российские реалии в межличностных отношениях и в обществе. Наверное, это следствие разницы народов — они индивидуалисты, а мы до сих пор коллективисты («общинники»).

Наш юмор ведь во многом носит социально протестный характер (политические анекдоты), поэтому сюжеты его, как правило, глубже и социально заостреннее. Во Франции тоже есть шутки на политические темы, но это скорее пародии на отдельных лидеров и их черты характера, поведения, характерные словечки. Мы умеем и любим смеяться над самими собой, но не терпим, когда над нами смеются иностранцы. Французы же в силу своего индивидуализма больше сосредоточены каждый на себе и их в меньшей степени волнуют проблемы более глобальные, в частности социальные. В нашем менталитете — обсуждать мировые и философские проблемы, проблемы бытия, что и отражается в юморе. Французы — более конкретны и заземлены, отсюда и соответственный юмор.

Если же попытаться предугадать, в каком направлении будет юмор развиваться, то мои прогнозы скорее пессимистичны. Наступающая глобализация (при всех ее плюсах) все больше вытесняет (повсюду в мире!) самобытность, национальные особенности практически во всех сферах, юмор, увы, — не исключение. Печальный пример — расхожие ныне анекдоты про блондинок. Кто их слышал ещё несколько лет назад? Они явно американского происхождения, перекочевали к нам из переводных фильмов, телесериалов и сайтов. И никто не вспоминает, что традиционный образ русской красоты — блондинка с длинной косой...