Древний Рим (Римляне на пиру)

Обед, в том числе и торжественный, устраивался не раньше двух часов и занимал всю вторую половину дня. Во время пира происходило не только принятие пищи, но и обсуждение философских вопросов, литературные диспуты, чтение стихов. Столы с кушаньем расставлялись так, чтобы каждый из них был окружен тремя ложами. Такие столы назывались триклиниями. Зала полностью заполнялась ими. Наиболее почетным было центральное ложе. На каждом ложе, которое с помощью покрывал и валиков превращалось в диван, размещалось по три человека. Рабы сопровождали хозяина на торжественный пир, неся с собой его парадную одежду и обувь, в которую римляне переодевались перед едой.
В начале пира возносили молитвы богам. Пищу и вино выставляли на очаг в дар домашним богам-ларам. Обед состоял из трех блюд — закуска (яйца, салат, овощи, устрицы) и собственно обед, состоящий из нескольких мясных и рыбных перемен. Пир завершал десерт с вином. Кушанья подавали на больших серебряных блюдах, с которых их брали руками. Хлеб и вино разносились прислугой. Во время еды руки вытирали полотенцем и салфеткой. На пиру произносились тосты. В отличие от Греции у римлян жены посещали пиры вместе с мужьями. Описание роскошных пиров, сохранившиеся в изобилии у античных авторов, повествуют о всевозможных ухищрениях устроителей и поваров. Экзотические блюда доставлялись в Рим со всех концов империи. Римляне ценили не только вкусовые достоинства, но и другие необычные качества пищи. Так, скромная рыбка-султанка приводила всех в восхищение своей способностью менять цвет — ее закалывали прямо на виду у пирующих. Чтобы позабавить гостей, устраивались разнообразные сценки, нередко шуточные перебранки между рабами. Пирующим раздавались иногда весьма ценные подарки, например, в раковинах моллюсков оказывались жемчужины. Зал для пиров украшался цветами, цветочные, чаще розовые лепестки сыпались с потолка. Такая роскошь осуждалась многими римскими интеллектуалами. «Городу, в котором рыба стоит дороже упряжного вола, помочь уже ничем нельзя!» — так восклицал один из них.

Что одевали древние римляне

Надо сказать, что в глазах римлян одежда вообще делилась на две главные разновидности: со швами, кроеную, и без швов, драпирующую тело.

Последний тип был присущ египтянам, грекам, римлянам и воспринимался как признак средиземноморской культуры, городской цивилизации, в отличие от сшитой одежды, которую носили народы, жившие на периферии античного мира — галлы, германцы, парфяне, — и которую считали признаком варварства.
Стола играла в женской одежде такую же роль, как тога в мужской, — она удостоверяла принадлежность женщины к римской гражданской общине, ее положение жены и матери; девушки и незамужние женщины стол не носили. Это одеяние представляло собой длинную и широкую тунику, дважды перепоясанную — под грудью и ниже талии. О ее длине и рукавах трудно судить, так как столу всегда носили (судя по сохранившимся изображениям) вместе с паллой — большим куском ткани, окутывавшим почти всю фигуру, из-за которого мало что можно было различить.
Стола полностью укладывалась в упомянутый выше древнеримский канон драпирующей, а не кроеной одежды. Она считалась символом женской чистоты, ибо «тело в ней не открыто ничьим вожделениям» (Сенека).
К числу повседневных видов одежды относились лацерна, сагум, палла, камиса и некоторые другие. В отличие от официальной и очень консервативной одежды бытовая одежда постоянно пополнялась новыми видами. Лацерна, сагум, палла (в мужском варианте — паллиум) являли собой варианты одного и того же вида одежды — плаща. То были куски ткани, обычно окрашенные, которые носили поверх тоги или туники. Сагум был таким же куском ткани, но обычно более грубой и толстой. Он был короче лацерны, по форме напоминал квадрат и чаще всего носился солдатами.
Самая общая и аморфная одежда Древнего Рима — плащ. Он не связан с определенным временем и сословием — его носили во все времена и знатные люди, и простолюдины — землепашцы, ремесленники и т.д. Другие предметы повседневной римской одежды — пенула и рубаха — представляют собой кроеные и сшитые изделия. Они, по существу, не римского и вообще не античного происхождения и распространение получили довольно поздно. Кроеная одежда до конца античного периода истории воспринималась как неловкая, связывающая человека, стесняющая его движения. Пенула представляла собой нечто вроде пальто (обычно из толстой, а у «модников» и пушистой материи), расстегивающееся спереди, иногда до конца, а иногда до середины, с рукавами или прорезями для рук, чаще всего с капюшоном, который откидывался.

Рубаха и туника

Рубаха, или туника с рукавами, имела сложную судьбу. В Риме она появилась во II в. до н.э., но права гражданства обрела только во II—III вв. н.э.

Это было обусловлено уже отмечавшейся неприязнью римлян к скроенной одежде: к крою, всегда содержавшему, в глазах римлян, в себе что-то варварское, в виде рукавов добавлялась забота о тепле и удобстве, воспринимавшаяся в Риме как изнеженность и развращенность.
Туника в сочетании с тогой, стола в сочетании с паллой указывали на принадлежность к гражданской общине и ее традициям, на верность ее нормам. Однако эта принадлежность и эта верность вступали в конфликт с требованиями повседневной жизни. Гражданин имел, таким образом, народный статус, в его внешности были черты искусственности и декоративности.
Кроме того, тога, в принципе, всегда должна была быть белой. Простой же народ, занятый тяжелым физическим трудом, не мог, естественно, носить белую одежду. Поэтому в реальной жизни римская толпа всегда была пестрой и многоцветной. Цвет мог быть двух разновидностей, и римляне серьезно относились к их разграничению. Все оттенки коричнево-желтого и серо-черного были естественным цветом овечьей шерсти и потому воспринимались как признак скромных, трудовых, бережливых, по старинке живущих граждан. Все оттенки красного, фиолетового, зеленого (синий почти не встречается), наоборот, создавались искусственно, с помощью натуральных красителей. Одежда этих цветов указывала на две характеристики человека, носившего ее: на его богатство, причем не в земельной, а в денежной форме, и на его включенность в сферу торгового обмена, который осуществлялся в основном предметами роскоши. В III—I вв. до н.э. оба эти фактора делали подобного римлянина выпавшим из традиций, «новомодным», и противопоставляли его гражданам, воплощавшим столь любезный сердцу римлянина консерватизм.

Существовала также своеобразная этика цвета, обязательная для римских женщин. Сенека писал: «Матронам не следует надевать материи тех цветов, какие носят продажные женщины». «Приличными» считались различные оттенки желто-коричневого и, прежде всего, зеленого цветов, «неприличными» — алый и лиловый: «Алые платья даришь и лиловые ты потаскухе» (Марциал). Впрочем, непристойным считался не столько тот или иной цвет, сколько кричащая пестрота, необычность и нескромность сочетания. Пестрота воспринималась как противоположность римскому вкусу, сдержанности и достоинству, как нечто чужеземное и варварское (вспомните это, когда будете читать соответствующие разделы «Деловой этики»).

Беседы древних римлян
Прекрасный климат не позволял римлянам сидеть дома. День они проводили под открытым небом. Жители Рима, если не были в театре или цирке, прогуливались среди разнообразных зрелищ.

Они слонялись по улицам, останавливались на перекрестках, садились на скамьи и экседры, которые стояли на площадях. Это были толпы праздных зевак, собиравшихся вместе, чтобы поглазеть на что-либо или поболтать. Часто толпа собиралась специально для того, чтобы послушать рассуждения важных и влиятельных людей, знавших все новости. Особенно заметна была их роль в дни тревоги и ожидания. Уличные политиканы собирались у подножия трибуны для произнесения речей. Здесь находился источник мрачных слухов, которые волновали Рим. Поэтому император установил надзор за этими говорунами. В толпу засылались шпионы, которые доносили начальству обо всем услышанном.
Таким образом, разговоры под открытым небом могли представлять для граждан определенную опасность. Благоразумные люди предпочитали хранить молчание Они давали волю языку лишь в кружке Людей, которым доверяли. В те времена в Риме существовало нечто подобное, что в более поздние эпохи стало называться «светом», — собрание людей, чаще всего чужих друг другу, различного происхождения и состояния. У них не было каких-либо общих дел или интересов, и сходились они только из-за удовольствия быть вместе. Интересной чертой таких светских собраний было присутствие на них женщин.
Светскими собраниями могли быть и пиры, о которых речь впереди. Помимо них, были еще и собрания другого рода. Начиная с I в. н.э. привычка к тесному общению развила между людьми разных полов фамильярное отношение, чуждое древнему обществу.
Когда собирались одни мужчины, они рассуждали и спорили; в присутствии дам им приходилось болтать. Сенека дал прекрасное описание этой светской болтовни, затрагивающей все и не исчерпывающей ничего, легко перескакивающей с предмета на предмет. Много говорили о самих себе и о других. Привычка жить в постоянном соприкосновении друг с другом развивала вкус к самонаблюдению, желание изучать характеры людей и их страсти. В Риме — огромном городе, где ежедневно шла ожесточенная борьба за власть и богатство, у светских моралистов не было недостатка в предметах обсуждения и изучения. Они рассказывали пикантные анекдоты об известных личностях и являлись вечером сообщить их своим друзьям. Разговаривали также о литературе: римский большой свет любил литературу; каждый был, как правило, оратором по обязанности, поэтом для развлечения. Стала процветать особая салонная поэзия, произведения которой не дошли до наших дней. В них воспевались игра в кости и шахматы, рыбная ловля и плаванье, танцы и музыка, искусство заказать хороший обед и достойно принять гостей.
Когда темы злословия и литературы надоедали, переходили к политике. В свете развилась наклонность к ироническому отношению: умение приятно высмеять своего ближнего считалось весьма ценным качеством и, очевидно, это достоинство было самой высокой пробы, когда таким ближним оказывался сам император. Разумеется, это была опасная игра, и насмешки такого рода могли обойтись очень дорого. Но опасность далеко не всегда заставляла отказаться от шутки, особенно когда ее автор считал, что она остроумна и вызовет всеобщее одобрение. Сенека Старший писал: «Я не могу жалеть об этих людях, которые скорее готовы потерять голову, чем потерять удачную остроту».
Особой любовью пользовались слухи, которые без риска нельзя было ни повторять, ни слушать. В Риме была масса охотников до новостей. Они знали все: что говорят в войсках, что думают в провинциях, кто подсыпал яд умершему. И никогда злые языки не усердствовали так, как с тех пор, когда людям запретили говорить.